мешает почтение к евангельским заповедям сжигать ведьм или следовать «моральному кодексу строителя коммунизма»? Ну и ему не мешало… Вот тут-то и подвернулась баня. Та самая — тринадцатая.
Пролежал на полке он в этот раз недолго — в банном помещении послышались чьи-то шаги, а затем невнятные голоса. Матвей, стараясь не шуметь, спустился по ступенькам парной, прислушался и аккуратно приоткрыл дверь. В образовавшуюся узкую щель он увидел ночного сторожа Мишку Мазина, сидевшего на стуле. Собеседник его стоял перед ним, но был скрыт углом шкафа, так что Матвей не мог его видеть. Зато он хорошо слышал весь разговор. Голос мазинского собеседника был незнаком Матвею, и он не сразу сообразил, что тот называет почему-то Мазина Максом.
— Макс, я же объяснял вам, что мне нужна старая, настоящая икона, а не вчерашняя подделка, от которой ещё несёт свежей краской. Вы совершенно не в состоянии отличить антикварную вещь от новодела. Зачем мне эта свежеструганная сосна? Какую энергию она в себе несёт? Мне нужна старая, как тут у вас выражаются — «намоленная» икона!
— Мне сказали, что это семнадцатый век, — угрюмо защищался Мазин. — И сертификат дали.
— Сказали? Дали? Макс, вы поразительно наивны для своего не такого уж юного возраста. Вам можно всучить хомячка вместо кенгуру, если привязать ему к лапке бумагу из зоопарка. Эти сертификаты печатают там же, где и рисуют эти подделки. Вы совершенно не разбираетесь в антиквариате.
— У меня не было полутора сотен лишних лет, чтобы этому научиться, — взвился обиженный Мазин. — Я был занят другими делами.
— Лишних лет, мой юный друг, не бывает. И вы в этом довольно скоро убедитесь, — мазинский собеседник противно хихикнул. — Как у вас со здоровьем? Печень не беспокоит? А то вы ведь злоупотребляете дешёвым спиртным, Михаил Александрович, так, словно у вас есть возможность оставить ваше изношенное тельце и переселиться в другое — помоложе и поздоровее.
— А зачем вам икона? — перевёл на другое неприятный разговор Мазин. — Хотите встроить её в аппарат и стать святым? — и тут уже он, передразнивая собеседника, мелко хихикнул.
— Макс, не лезьте в то, в чём ничего не понимаете, — грубо ответил его собеседник. — В старой доске есть энергетика, мощная энергетика, а как направить эту энергию — зависит от умения направляющего. Вы же на примере своей страны знаете, что одну и ту же силу можно направить и на что угодно, и на кого угодно. Важно только правильно ей манипулировать.
— Ну так направьте! Сделайте, наконец, ещё одну точно такую же камеру! Такой же «Гимел». Ведь раздобыть сейчас нужные доски проще, чем это было сто пятьдесят лет назад. Вы же чем-то занимаетесь там у себя в подвале?
— Чёрт вас подери, Макс. Мне трудно называть вас Мазиным. Язык не поворачивается. Он-то умнее вас оказался. Потому он там, а вы здесь. Он не задал бы подобный вопрос. Я же объяснял вам не раз. Каждая камера — результат сотни экспериментов и случайного, я подчёркиваю, случайного стечения обстоятельств. Вот почему невозможно точно предсказать заранее, какими свойствами она будет обладать. Каждая камера уникальна, и повторить её, сделать, как вы выразились, «точно такую же» — невозможно! Да и найти нужное дерево не так просто, как вам кажется. Где вы сейчас и в этой стране раздобудете доски секвойи или тополя осинообразного из той восьмидесятитысячелетней рощи, из которых я сделал «Гимел»? Их и там-то, в Америке, не найти, но там можно попытаться, хоть нелегально, хоть рискуя, но постараться получить их, а как дотянуться к ним отсюда, из этой закрытой, как клетка в зоопарке, страны? И, кстати, вполне возможно, что есть ещё одно препятствие, и я о нём только недавно подумал. Ведь не исключено, что для того чтобы каббалистический смысл буквы сработал, её можно использовать только один раз, а тогда получается, что создать такую же камеру второй раз нельзя! Или возможно, если какая-то камера, как, к примеру, «Нун», которую искрошил ваш приятель, разрушена — тогда, вероятно, я и смогу создать такую же. Но нужная мне камера наверняка цела, и получается, что я вообще в ловушке, из которой не выскочить!
— Вы всё только о себе, — пискнул Мазин. — А я что, не в ловушке?
— Вы? Вы ещё осмеливаетесь подавать голос? Вы сами создали эту ситуацию, чёрт вас подери! Если бы не ваша жадность и глупость, то ничего бы не случилось! Если бы не вы, то камера была бы у меня в руках! Так что вы лучше помалкивайте, поменьше задавайте вопросов и делайте то, что я вам говорю, если хотите когда-нибудь выбраться из этой западни. Почему вы до сих пор не выполнили моё поручение?
— Побойтесь бога, Енох! Вы считаете, что так просто подобраться к этому объекту? Я занимаюсь этим. Я уже почти нашёл людей, с которыми можно договариваться, и сейчас это вопрос только времени и денег.
— Макс, я уже говорил вам, что не надо при мне употреблять подобные выражения. У меня свои отношения с вашим богом, и я не боюсь его. Так что взывать ко мне с этим — бесполезно. Кроме того, я просил не называть меня Енохом. Вы знаете, как меня здесь зовут. И, наконец, о моём поручении. Вы что, не понимаете, что именно времени у нас нет? Деньги — не проблема! Я уже дал вам немало и дам ещё, когда увижу хоть какой-то результат, но время… время уходит! У моего нынешнего тела обнаружилась парочка наследственных заболеваний — мне нужно другое! Да и вы, мой незадачливый компаньон, не молодеете. А без меня вы обречены. Вы так и сгниёте здесь, в этой стране, в этой бане, потому что больше вас никуда не возьмут — кому вы тут нужны с вашей психиатрией и тем более с психоанализом. Будете влачить нищенское существование, пока не сдохнете. Шевелитесь, Макс, поторапливайтесь. И держитесь за меня — другого шанса вырваться отсюда и, возможно, продлить свою жизнь у вас не будет.
— Это у вас деньги не проблема, — проныл расстроенный Мазин. — Уж не знаю, где вы их берёте. А я за них сижу в этой вонючей бане, среди всего этого жлобья.
— А вы хотели, чтобы я вас содержал? Вы мне кто? Да и не только из-за них вы тут находитесь. В этой стране нужно обязательно где-то работать или, по крайней мере, числиться на работе, а то ведь загремите в лагерь, любезный Михаил Александрович, как тунеядец. Я вот честный труженик сферы бытовых услуг, и вам бы спасибо мне сказать надо за то, что вас сюда пристроил, а не жаловаться.
Говорящий стоял сейчас спиной к Матвею и был почти полностью скрыт шкафом, в котором банщики держали чистые простыни, так что в узкую щель приоткрытой двери парилки Матвей видел только его плечо и правую руку. Кисть этой руки периодически сжималась в кулак, и тогда Матвею чудилось, что сейчас он услышит звук удара и жалобный крик Мазина, но этого не случилось. Он бы так стоял и слушал бы и дальше, но Мазин поднялся со стула, и Матвей, не дожидаясь, чтобы его заметили, на цыпочках метнулся по ступеням на верхнюю полку, зацепил таз с веником, и тот опрокинулся, прогрохотав по деревянному настилу вниз, почти к самым дверям.
— Кто тут? — завопил Мазин, рванувшись к двери в парилку.
— Ну я, — лениво отозвался Матвей, уже успевший улечься на полок.
— Что ты тут делаешь?
— Хороший вопрос, — уже осмелев, ответил Матвей. — Давай попробуем вместе угадать. Может быть, ищу клад? Нет, не похоже. Может, пишу роман? О! Я тут дрочу! Хочешь присоединиться?
— Не смешно, — буркнул Мазин. — И давно ты тут онанируешь?
Ему хотелось понять, слышал ли Матвей его разговор с неведомым Енохом, но Матвей виду не подал.
— Слушай, Мишаня. А ты что это такой любопытный стал? Я что, не имею права в своём классе, где работаю, и попариться? Или ты хочешь у меня билетик проверить и пятнадцать копеек потребовать? Ты-то что здесь делаешь? Сторожишь? Ну и сторожи дальше. Смотри,
